Иосиф Шейн: Комедиант на камне

(из одноименной книги, Париж, 1971)

перевод с идиша: Бер Котлерман


Тем майским днем 1957 года улица Горького была залита солнцем. Люди шагали по широкому тротуару в различных направлениях, люди разного возраста и происхождения. Узбекские тюбетейки вперемешку с туркменскими папахами; меховые шапки со шляпами-капелюшами; цветастые платки с дамскими шляпками. Все кругом двигалось в спешке. Улицы были переполнены.
Я с удовольствием окунулся в это человеческое море, двигаясь в коловороте спешащих и занятых, серьезных и улыбчивых, злых и добрых. Люди такие разнообразные. Хорошо было плыть по течению к Пушкинской площади и дальше, по бульварам, к Никитской, подивиться на Ленинскую библиотеку и дойти до стен сурового и грозного Кремля. Тут воздух становится реже, звонче, холоднее. Толпа разжижается, мелеет, проглатывается убегающими в стороны улицами и переулками.
На Красной площади я заметил, уже в который раз, растянувшуюся очередь к мавзолею Ленина. Каждому было любопытно увидеть уснувшего вечным сном могущественного вождя революции.
- Внимательнее, граждане, ступеньки... Проходите... не задерживайтесь...
Это солдат из охраны подбадривал медленно движущуюся человеческую массу.
После неестественного света подвальной святыни было приятно снова оказаться на солнце и вдохнуть немного весны.
Гигантские часы на Кремлевской башне пробили четыре раза. У Лобного места, возвышавшегося над Красной площадью, я заметил кучку любопытных. Круглый высокий камень служил царям эшафотом для непокорных бунтовщиков. Кто-то рассказывал собравшимся, что сотни лет назад сюда приводили привязанных к телегам или в клетках приговоренных к смерти крестьян и казаков, измерзшихся и изголодавшихся. Телеги окружали эшафот. Бунтовщиков подводили по ступеням к этому гладкому камню, где стоял готовый к работе палач. В его разведенных в стороны руках горели свечи. У входа в Кремль с холодным жестоким спокойствием наблюдал за актом экзекуции царь на коне.
Сегодня Лобное место – это исторический памятник, который должен напоминать о тех грозных временах...
Внезапно над Красной площадью пронесся ужасный крик, как призыв о помощи, и толпа устремилась к Лобному месту. Крик повторился, на этот раз прозвучав истеричным смехом. Взглянув на эшафот, я увидел там человека с растрепанными волосами, почти закрывшими его лицо. Задрав голову к Кремлевской башне, он будто бы видел там что-то такое, что повергало его в смех. Любопытные тоже посмотрели туда, но ничего не увидели.
Человек на эшафоте демонстрировал различные ужимки. Он падал на камень, показывал фокусы и при этом говорил сам с собой.


Люди сгрудились вокруг Лобного места, пытаясь понять, что происходит. Люди спрашивали один другого, но никто не мог дать внятного ответа.
Перепуганная старушка с состраданием уговаривала собравшихся: - Ну чего тут смотреть, православные? Сумасшедший забрался на Лобное место и говорит что-то непонятное.
Высокий бледный человек равнодушно глядел вниз на сгрудившуюся публику. Его правая рука была поднята к небу. Одежда на нем была сильно поношена и изорвана. Штаны опоясывала толстая веревка. Вокруг шеи болтался черный шарф.
- Юродивый к нам пришел! Может, он предрекает новую войну? Голод? Пожар?
- Гнать его оттуда! Нечистая сила! – зло заорал какой-то инвалид.
Необычный человек не сдвинулся с места. Глаза его смотрели в небо. Губы шептали слова, которые никто не мог разобрать. Ветер трепал его волосы, бросая их туда-сюда.
Кто-то попытался сострить:
- Он разговаривает со своим богом, ему не до нас.
- Оставьте его, оставьте, - умоляла старушка. Неожиданно человек на эшафоте бросился на камень и принялся его гладить, перемещаясь из одного его конца в другой. Казалось, он убегает от приближающейся опасности. Его уши торчали, глаза глубоко запрятались в коричневых тенях.
Я содрогнулся от мысли о том, что это тот самый сумасшедший актер, о котором с иронией и болью шутили, что он единственный, кто играет на идише в Москве... Никто не знал, кто он и откуда.
В его движениях я угадал мизансцену из «Короля Лира». С волнением я расслышал:
«Том, Том! Я – бедный Том, несчастное, нагое существо»
Он обеими руками прикрыл голову. Со страхом он взглянул на небо, как если бы оттуда доносились гром и молнии и на голову ему лился проливной дождь.
- Собаке, кошке, крысе можно жить, но не тебе, Корделия? – Он путал тексты различных персонажей, но это была все та же постановка.
- Сегодня крыша над головой гораздо лучше шапки, дяденька!
Это снова были слова шекспировского шута. Он опустился на колени и склонил голову набок, как это делал на сцене Зускин, с состраданием глядя на старого Лира.

http://www.youtube.com/watch?v=AU838zh5ysw
Подошел страж порядка.
- Что здесь происходит, - начал он, крепкими локтями пробивая себе дорогу сквозь нервничающую публику. – А ну, разойдись. Никогда не видели сумасшедшего? А, снова этот. Эй, актер, слезай. Хватит, наигрался. Быстро исчезни отсюда.
Неизвестный сохранял спокойствие, терпеливо ожидая наказания. Милиционер начал взбираться по ступеням.
Тонкими пальцами человек причесал свои растрепанные волосы и вгляделся в толпу, словно ища виноватого. Глаза его отблескивали зеленым. Как бы отвечая милиционеру, он забросил голову назад. И снова над Красной площадью пронесся натянутый смех, переходящий в истерику. Он принялся прыгать на одной ноге, бросаться на землю и ползать по огромному гладкому камню.
Милиционер уже не приказывал, а просил всех разойтись. Гоняться за «актером» по эшафоту привело бы к еще большему скоплению и смеху. Звать на помощь было нельзя. Скандал на Красной площади, напротив главного входа в Кремль, грозил ему суровым наказанием.
Народ допытывался у милиционера:
- Что он говорит? На каком языке?
- Вы же слышали. Еврейский артист.
- Может, он не в себе?
- Тебе-то что, все равно не понимаешь!
С каждой минутой толпа разрасталась. Я мужественно принялся пробиваться к Лобному месту, пытаясь душевными словами повлиять на неизвестного:
- Пойдемте, пойдемте отсюда. Я ваш друг, пойдемте.
Мой идиш его потряс. Оглядев меня с подозрением, он развязал свой черный шарф, открыв волосатую грудь:
- Вот тут, тут, - ударил он себя кулаком в сердце, - тут жжет, понимаете?
- Что, знакомый? – обрадовался милиционер. – Забирайте его поскорее, а не то...
- Забрать его, забрать, - поддержала публика.
- Пусть играет свои комедии за городом. В России полно лесов и полей, на всех хватит.
«Актер» подтянул веревку на штанах и огляделся, как после спектакля. Он приподнял черный шарф, как бы прощаясь со зрителями. Дикой кошкой перемахнув ограду, он пустился вниз по ступеням, рассек толпу и помчался к Москве-реке. Мне не удалось сдержать его бег, и я только старался не упустить его из виду.
Дойдя до моста, я увидел его сидящим на бетонной ограде с опущенной головой. Подходящий момент разобраться, кто он и что. Я подошел совсем близко. Мое присутствие его не интересовало.
- Кто вы? Вам нечего бояться!
Он закинул ногу на ногу, демонстрируя порванные башмаки с торчащими наружу пальцами. Отрывисто он начал выбрасывать из себя слова:
- Я бродяга. - Он мешал идиш с русским. – Вы знаете, что такое бродяга? Это тот, у кого нет бумаг. У меня нет бумаг. Нет у меня. Кто вы? – Он вдруг раскричался. – Что вам от меня надо? Убирайтесь. Проваливайте. Идите своей дорогой.
Он отвернулся лицом к воде.
- Что связывает вас с еврейским театром? – не отставал я. – Я не могу оставаться равнодушным к вашей судьбе. Играли ли вы где-то? Почему вы выбрали «Короля Лира?»
Неизвестный молчал. Мои вопросы остались без ответа. Он был похож сейчас на погасший костер. Только тяжелое дыхание приводило в движение его грудь, вверх-вниз. Было заметно, что «спектакль» на Красной площади основательно его измучил.
Я подсел ближе. Чтобы завоевать его доверие, я рассказал о себе, о своей связи с еврейским театром, Михоэлсом, Зускиным и другими.
Он слушал без видимого интереса.
- Нет, я вас не помню, - прервал он меня. – Может, потому что я пришел слишком поздно. Только успел туда прийти, как началось землетрясение. Вы помните то большое землетрясение? Я мог бы стать большим, знаменитым артистом... Правда, скажите! – он снова говорил на идише. Выгнувшись, он привстал, вглядываясь вдаль, где в воде отражались кремлевские церкви.
- Ты знаешь, я ведь талант. Они там молчат. Почему они молчат? Я играю каждый день. С утра на репетициях и вечером.
- У тебя есть имя или псевдоним, когда ты играешь? – спросил я его серьезно.
- Мое театральное имя? – он на минуту задумался. – Да, меня зовут Иннокентий Страдальский. Красиво звучит? Знаменитый Иннокентий Страдальский. Ты был в Виленском гетто? Я там играл в театре при гетто. А потом приехал сюда и смотрел все спектакли. – Он снова задумался. – Извините, я спешу на репетицию, я должен идти.
- Зачем ты приходишь играть на Красную площадь и используешь эшафот как сцену?
Он приблизился ко мне и, будто поверяя мне секрет, проговорил:
- На этом камне его обезглавили. Тут он был ослеплен. Здесь, той ночью. Я это знаю. Его сюда пригнали. Вверх, вверх по ступеням, а потом...
В его глазах снова сверкали зеленые огоньки.
- Ночами я прихожу туда. В еврейский театр. Они хорошие, они помнят, поэтому они меня не замечают. Когда одни зрители расходятся, приходит другая публика, ночная. На сцене горит маленькая лампочка, занавес опущен, но я играю. Они слушают и аплодируют. Никто не слышит. Только я. По понедельникам я не играю, а так всю неделю. Каждый день – новая пьеса. Сегодня я буду играть «Слепого Гоцмаха». Завтра – «Глухого».
Я его не прерывал. Только при упоминании «Слепого Гоцмаха» я попытался с ним поспорить, доказывая, что постановки под таким именем не было.
- Было, было, все было, - зло бросил он. Я больше ему не противоречил.
Солнце близилось к закату, играя в речных волнах холодной краснотой.
- Публика меня ждет. Оставьте меня, я спешу на репетицию. Извините.
Он закинул за спину свой черный шарф, склонил голову и гордым шагом удалился.