Свадьба... Танцуют "польский танец"... Идет старый дедушка, праведник, с невестой... Публика образовала круг, стоит и ждет... И вот он, дедушка! Старенький еврей. Кудряво-седая, свято-чистая борода, обрамляющая щеки, спокойно покоится на груди и спускается книзу – словно рука честнейшего свидетельства на честнейшее сердце наложена, заявляя: за это вот сердце я ручаюсь, - словно отросшая частичка святости... Уверенно и спокойно, еле-еле касаясь один другого, ложатся на его сердце белые волосы. Будто бы готовы они в любую минуту отчитаться за него в чистоте и непорочности. А когда непорочная рука его проходится по ним, собираются они вместе и по-детски горделиво и с детской же старательностью – отдаются они руке, словно бы хвастаясь перед всем телом: вот какие мы важные...
Его непорочная юность, запахнутая в чистый халат
доброй старости, и все же старости, с еле-еле заметным пренебрежением в улыбке на губах – стоит и спокойно выглядывает из его глаз. А глядят его глаза сердечно и мягко-мягко, и как только увидят они что-то детское-смешное, слетает с них завесь-парохет возраста, и непорочная милая Тора - солнечная улыбка появляется на них, и смешок – ключик, что только-только пробился на божий свет, проливается, проливается на белую бороду, плавно течет и широко разливается, шире, яснее – доходит до висков, до лба, морщинки распрямляются, забываются и улыбаются, улыбаются... Рассчитаны, взвешены и вымеряны дедушкины шаги, но как свободно и удобно ему с землей: старые добрые друзья...
Дедушка подошел к невесте. Тихо и без слов подал ей кончик своего красного платка. Невеста – нежная лилия, что только-только к рассвету впервые раскрылась, но еще не знает, что
она есть, а
если и да, то чтó она, - вдруг, - она не знает, с какой стороны пришло к ней что-то теплое-теплое, пугающее, но и притягивающее, и она поддается этому, берет его и овладевает им... Невеста – смущается сладко, тушуется девичьи-скромно и берется за кончик платка. Вот она уже с дедушкой внутри широкого круга... Своим непорочным стыдливым смешком она перед всеми признается, что она... знает... Публика дышит тяжело. И круглый хоровод глаз и сердец публики сжимается и объединяется с дедушкиными и невестиными шагами. Дедушка на длину платка отступил от невесты и поднял к ней глаза: начинай, непорочное дитя моё... Невеста отпрашивается у него без слов: нет, дедушка милый, начинай ты... И дедушка, держась одной рукой за платок, а вторую положив на сердце, быстро отобрал ногу... у всех ждущих сердец и поставил её на землю... Переждал немного, опустил глаза к ногам, будто колеблясь, не решаясь, затем поднял их к потолку, задержал их там на какой-то точке и оставил, а сам – без глаз, пошел...
- А флейта вела за собой, сплетала и расстилала шелковые тропки. Скрипка натягивала над головой голубые хупы-балдахины. Кларнет нагонял на них ветерок, махал ими, плакал и
ветерил. Флейта через лес вела, а кларнет сгонял лесных пташек. Вот слышится щебет, шум крылышек... А скрипка тянет дальше, дальше, сладкими речами заманивает пташек вниз, к себе, к себе... А флейта вела за собой... И уже все в глубинах – с глубокой глубины еще глубже, и зашагали по пуховым ослепительно белым облакам – с мягкого облака на то, что еще мягче, и вошли в голубые небеса – с высокого неба еще выше... Музыка тихо и серьезно одевала в белые - святая-святых - мантии, несла белые свадебные свечи, и их огонечки пламенно перешептывались с таинственным смыслом молчания идущих. Вдруг... Зашлась флейта, зашлась, оборвалась и пропала. Немые глаза ждали её. И она скоро вернулась, как из-под земли вышла, а в полах своих принесла райские ароматы... И подошли к границе нового мира... Труба сообщила тому миру: уже ждут... уже ждут... пусть откроются ворота! Пусть мы войдем! Пусть мы войдем! – И ворота открылись.
И пришли на то самое вечное яблочное поле ("Хакал тапухин")... Чист там воздух, даже малые дети и юные девы им не дышали... По тамошним розам и лилиям не ступал зрачок ни одного праведника... Приди и послушай, приди и посмотри!.. Там сидит тот самый старец ("Аху саба"). Он рассказывает вечному младенцу, единственному сынишке Шехины ("Енука де-Шхината"), старые, старые райские сказки, рассказывает и передает разговоры, что ведут меж собой тамошние скрытые в поле колодцы... Тсс... Приди и послушай вечную-вечную песенку "преданного пастушка" ("Райя мехеймана") и его сестры-невесты... - ...
- "Скажи же мне, ты, кого любит тело мое, где пасешь ты в полдень? Куда идешь ты тогда отдыхать? Зачем мне тулиться к стадам твоих товарищей?"
[1]...
- Если ты, красивейшая из всех женщин, желаешь знать – пойди по следам овечек, паси козлят своих у шатров пастушьих...
[2]
Скоро рассвет... И голова юного пастушка полна ночной росы, его кудри еще влажны каплями ночи... Он стоит под дверью своей возлюбленной сестры-невесты – "Отвори, любимая моя, отвори
[3]... Пойдем, вставай... Ночные тени уже исчезли... Снаружи уже светает... Пойдем, любимая моя, спустимся в виноградники, посмотрим, расцвела ли там лоза виноградная, распустились ли гранаты... Там, там отдам я тебе мою любовь"
[4]... - ... – И милая невеста отвечает ему: я сплю, но бодрствует сердце мое... Я только-только скинула мои одеяния, но я уже их одеваю... Я только-только омыла ноги мои,
[5] но – пойдем, пойдем туда, в грядки благовоний, собирать в зеленых садах персики и свежие розы
[6]... Пойдем, возлюбленный мой, там в поле, в открытом, под яблоней там... Там ляжем мы... Твоя левая рука у меня под головою, а правой ты обнимаешь меня
[7]... Там дам я тебе обонять мое молодое тело, глядеть в мои голубиные глаза и целовать мои влажные губы... Там отдам я тебе мои мягкие свежие груди и мою истекающую соком любовь... – И скрипка с кларнетом зашлись в плотском сочном поцелуе, опустились под ветвистым деревом и молодо-страстно задышали общим дыханием – а ветвистое дерево заслонило и сокрыло... - ...
Невеста осталась стоять... А дедушка оторвался от земной нити и в небо – прочь, прочь... - - -
Публика пришла в себя, на мгновение переглянулась, и все подумали одно и сказать им хотелось: ах, как свято! Ах, как свято! Невеста, улыбаясь, пустилась в пляс. Дедушка ей с улыбкой подтанцовывал. Публика чисто улыбалась и светилась... А круг растроганно крутился. И вышли из круга попарно сватьи, старые бабки, тетки с обеих сторон, расцеловались, обнялись, затем разошлись, и, глядя одна на другую, удовлетворенно и сердечно положили руки на спины. Глядя довольно и радостно одна в глаза другой, они зашлись в танце, всплескивая руками сердечно и весело: кашерно-кашерно, чисто-чисто... И парочка сбоку танцует и всплескивает руками: чисто-чисто... И парочка с другого боку – кашерно-кашерно...
