היינו כחולמים

И были как во сне…

Маленькая задняя комнатка в краеведческом музее была переполнена фотографиями, документами, папками, книгами, макетами. В совсем скором времени все эти вещи должны были превратиться в экспонаты еврейского отдела музея, а пока что они в беспорядке лежали по углам, на подоконнике, в распахнутых шкафах, на покосившемся письменном столе. Стульев в комнатке не было, за исключением одного, у стола, на котором, как на коне, спинкой вперед, восседал маленький очкастый Дов-Бер. Всего полчаса назад он закончил читать перед переполненным залом библиотеки имени Шолом-Алейхема свой роман «За жизнь, за свободу», идею которого вынашивал столько лет. Подобные читки давно уже стали местной традицией, хотя в последнее время было невероятно трудно дискутировать с зажатой публикой. Вот и теперь: его свободолюбивый Бар-Кохба вызвал лишь вялые замечания по поводу борьбы советского народа против фашизма. Выступающие, собственно, даже обращались не к нему, а к сидевшему в зале секретарю по пропаганде Брохину. Брохин строго хмурил брови, и всем почти с самого начала было ясно, что роман не опубликуют, по крайней мере, в его теперешнем виде.
Дов-Бер по-хозяйски осматривал свое разбросанное богатство и разместившихся кто где гостей. Все они были заметно моложе его, на лицах большинства из них нет того отпечатка растерянности и бессилия, которое Дов-Бер привык видеть на лицах евреев за годы алма-атинской эвакуации. Вот на стопке увесистых томов расположился с папироской Бузи, писатель и редактор местной газеты – как всегда в костюме и при галстуке, воображает из себя эдакого литературного старейшину. Впрочем, перед Дов-Бером он пасует – все-таки тот в молодости водил знакомство с Бяликом и даже с самим Менделе как-то раз встречался. На Бузи такой «ихэс» действует безотказно. У дверей скромно прижался к косяку Гешл - неплохой драматург и литературный критик, как всегда хочет быть немного в тени. А жаль, ведь у него достаточно тонкое ощущение литературы и искусства, но это вот постоянное желание не высовываться его порядочно сковывает. Гешл не смотрит на Бузи, Бузи – на Гешла., хоть и знают друг друга еще с Харькова и почти одновременно приехали в Бире-Биджан в середине 30-х. Так уж у них повелось еще с довоенных времен, и Дов-Беру совсем не хочется вникать во все эти дрязги. На подоконнике боком устроился журналист Нохемке. Он улыбается, он всегда в мире со всеми. Нохемке – из самой первой волны переселенцев. На днях он читал Дов-Беру свои стихи – совсем неплохие стихи, но над ними надо бы еще поработать. У стены стоит, рассматривая какую-то фотографию, узкоплечий поэт Исроэль. Этот – другой, не такой как все. В стране он с 1939, бежал из Польши, и хотя он, как говорится, разбирается в «черных точечках» - все-таки сказывается традиционное образование, - многие очевидные вещи ему непонятны. Бузи это раздражает, а Дов-Бера забавляет. Молодежь! Золотая молодежь!
Дов-Бер развязал тесемки тоненькой картонной папки с черной надписью «Дело №…» и достал несколько отпечатанных на машинке желтых типографских листов. «Знаете, - сказал он, - я уже полгода собираю материал для еврейского отдела музея, запланировано пять постоянных экспозиций… Накопилось море фотографий, документов, воспоминаний, свидетельств, большую часть которых, к сожалению, выставить невозможно». Дов-Бер поднял глаза. Бузи как бы непонимающе смотрел прямо на него, Гешл уперся взглядом в пол, Нохемке все также улыбался, и его взгляд было невозможно поймать из-за блеска пенсне, а Исроэль так и не соизволил повернуться. «В общем, причины этому разные, - продолжал Дов-Бер, - и в основном понятные. Но у меня тут сложилась определенная картина и мне захотелось написать некую аллегорическую историю Бире-Биджана - для тех, кто будет готов её понять…» «Это как же? – в голосе Бузи иронические нотки уверенного в себе человека. – «Вы собираетесь писать её иероглифами, рунами, тайнописью?» Гешл быстро посмотрел куда-то за дверь и хотел что-то сказать, но Дов-Бер успокаивающе махнул рукой. «Бросьте, Бузи, ерничать. Я набросал примерное вступление и хотел вам почитать и послушать ваше мнение. В таком вот библейском, что ли, стиле…» С заметной неловкостью Дов-Бер вертел в руках свои листки. В широком луче предзакатного солнца, падающем из окна, крутились пылинки. Негромко кашлянув, он начал читать.

«Поколение будет рождаться за поколением, и мало кто вспомнит, как мы пришли в эту землю. А было это всего через семь лет после страшных бед, когда потомки Хмеля в очередной раз беспощадно резали и жгли наших стариков, женщин и детей и затягивали петлю на наших шеях. И не знали мы, куда бежать, ибо всюду были пришельцами. И ухватились за благоволение чужих правителей, и послали разведчиков на далёкий восток высмотреть эту землю, а среди них знатоки вод и ветров, плодов и живности – числом всего двенадцать. И была эта земля без имени, потому как ничем не выделялась и никому не приходило в голову дать ей особое название.
И вот: семь недель ходил по этой земле маленький отряд, выясняя, тучна она или тоща, и какие есть на ней деревья, и кто жители её. И поднялись и пошли они с северо-запада на юго-восток, и высмотрели землю от одного её конца и до другого, встречая на своем пути немногочисленные стойбища туземцев. И увидели дикий, но богатый край, который лежал перед ними среди гор как на ладони, и дошли до берега необъятной реки, несущей свои воды из страны Цинь. И было лето - время созревания слив и яблок, и малины, и смородины, и винограда, и запах медоносных трав стоял в воздухе.
И возвратились они с осмотра земли по окончании семи недель и рассказали всей общине и главам её, и сказали: «Пришли мы в землю, куда послали вы нас, и вот: климат там суров, много гнуса, дороги разбиты и просеки заброшены. Но видели мы также большие реки, густые леса, высокие горы и широкие долины, а старожилы там малочисленны». И показали им плоды земли, что взяли с собой, и мед, и лечебные травы, и удивительную рыбу, которая каждый год, тысячи лет подряд возвращается из океана, чтобы отложить икру в тамошних реках.
И не знала община и главы её, услышав слова разведчиков, печалиться им или радоваться. И бросили они на левую чашу весов климат, гнус и дороги, а на правую чашу весов – реки, леса, горы и долины. И закачались весы и остановились ровно посредине. И добавили они на правую чашу благоволение чужих правителей - и опустилась правая чаша.
И двинулись со всех концов света пришельцы - ремесленники и торговцы, биндюжники и резники, учителя и печники, и пришли в эту землю, и растеклись по семействам их и поодиночке по земельным уделам. И были уделы далеко разбросаны друг от друга, и очертили границы доселе безымянной земли, а внутри, как кровь по венам, перемещались люди, скот и орудия труда. И собрались пришельцы, единые в давнишних своих мечтах, и дали этой земле особое имя, и имя это было: Бире-Биджан, по названию рек Бира и Биджан, текущих в сердце её. И оно зазвучало в тех местах так, будто бы уже тысячи лет звучало в шелесте ветвей и в журчании вод. А раскатистое «эр» пришельцев делало его пряным и нездешним, и тревожило старожилов, ощущавших волны непонятной, чужой воли. Ибо эти все еще жили на далеком востоке, а те - в Бире-Биджане.
И не были они привычны к полевым работам и суровым условиям, и многие не выдерживали и так говорили: «Это земля, губящая своих жителей! Зачем привели нас в это дурное место?» Эти уезжали туда, откуда приехали, или ехали дальше. Другие же - от безвыходности или по доброй воле – говорили так: «Взойдем и овладеем ею, ибо в наших силах это!» Эти оставались, и сплавляли лес по рекам, и ходили в воде на рисовых посадках, и корчевали столетние дубы, и сажали пшеницу, и калили кирпичи».

Голос Дов-Бера замер, и еще какое-то время в комнате стояла тишина. Все смотрели на крутящиеся в солнечном луче пылинки, пока Бузи не нарушил молчание:
- Почему вы думаете, Дов-Бер, что мало кто вспомнит, как мы пришли сюда?
Дов-Бер посмотрел на него и на остальных и пожал плечами. Грустно улыбнувшись, он ответил:
- Я думаю, что об этом вообще никто не вспомнит. По крайней мере так, как мы с вами это видим сейчас. Кто-то напишет другую историю, как это часто бывает, и наша с вами маленькая родина раствориться как сахар в стакане чая в огромной стране. И ваше имя, Бузи, никто не вспомнит, и на вашей могиле могиле будет красоваться что-то вроде «Борис Израилевич». Я вам больше скажу, никто не вспомнит про наш Бире-Биджан. В лучшем случае его будут официально именовать «еврейская автономная область». Это мы уже сегодня каждый день наблюдаем в газетах. Когда-то римляне перепахали Иерусалим, а Землю Израиля стали называть Палестиной – по имени тех самых пилистимлян, которые жили на побережье и растворились во мраке времен. Конечно, Бире-Биджан – не Земля Израиля, но вместе с этим именем уйдут наши стихи, наши песни, наши мечты.
- Вы вот говорите, что Бире-Биджан – не Земля Израиля, но именно эта параллель прослеживается в том, что вы нам прочитали. Ведь ваши «разведчики» – это те самые моисеевы «соглядатаи», которые были посланы на разведку в Ханаан! Кстати, откуда это число – двенадцать? Двенадцать колен? Прямо мессианство какое-то!
Исроэль уже стоял спиной к фотографии, которую так внимательно рассматривал до этого. Его худое лицо было очень серьезно. Нохемке спрыгнул с подоконника, вошел в угасающий уже солнечный луч и проговорил:
- А ведь их и точно было двенадцать! Я не помню все имена, там был профессор Вильямс, Брук, какие-то биологи, географы, агрономы… Чудно! А почему они у вас не сорок дней ходили, а семь недель? Это какая-то игра в «семерки» – семь лет после Петлюры, семь недель. А Хмельницкий вам понадобился для исторической перспективы, для повторяемости истории? Вообще, мне все это видится довольно туманно и неясно, хотя сам стиль как-то завораживает: «И поднялись, и пошли…»
- А давайте по очереди, а? – Гешл отошел от двери и осторожно присел на краешек стола. – Пусть, например, Бузи, прокомментирует первым.
Бузи хмуро вертел свою незажженную папироску – было видно, что слова Дов-Бера ему не особо понравились. Подняв глаза, он усмехнулся:
- Ну, хорошо. Только не обижаться. Так вот. Связь с Хмельницким и петлюровскими погромами мне кажется натянутой. Ну причем тут Бире-Биджан? И что это еще за «чужие правители»? Кто чужой-то – Каганович? Зачем нужны эти противопоставления! И вообще – что это за «община», от лица которой посылаются разведчики? Ведь решение о поиске территории для еврейской автономии принимали совершенно конкретные организации. Все эти разведчики мне тоже не очень нравятся: в библейском контексте Земля Израиля была дана богом, а в нашем - партией и правительством. Подобные сравнения звучат, простите, как-то патетично. Теперь по поводу самого названия. Неужели Бирско-Биджанский район не существовал до прихода сюда переселенцев? И зачем нужно акцентировать внимание на этом «раскатистом «эр»? Кстати, эти «пришельцы» мне тоже не по душе. Мы ведь здесь не были чужими, это же часть Союза! Про «землю, губящую своих жителей» – еще более-менее. Дезертиры – как те самые разведчики Моисея, что клеветали на страну. А вот «безвыходность» тех, кто остался, я бы убрал. Никого ведь силой не заставляли! И вообще – не нравится мне этот библеизм. Не нужно таких аллюзий. Это все только путает, и не вполне понятно отношение автора: вроде бы найдено убежище для гонимого народа, а все-таки ощущается какая-то отстраненность, некая надуманная надисторичность. В общем, вот.
Бузи махнул головой куда-то в сторону и почти обижено замолчал. Все посмотрели на Дов-Бера, но выражения лица того уже было неразличимо в сгущающемся сумраке. Почти сразу же раздался тихий голос Гешла:
- Мне тоже не очень нравится насчет «чужих правителей». Может, слово «чужие» здесь совсем и не нужно. Но вот круговорот истории, по-моему, неплохо выделен и связь с погромами самая прямая. Почему партия и правительство принялись искать место для еврейской автономии? Чтобы дать собственную территорию еврейским массам, вытесненным из местечек погромами гражданской войны, голодом и разрухой. А разведчики, и река, текущая из страны Цинь, и время созревания плодов – это ведь стилизация, это такой жанр! Только мораль совершенно противоположная. Там – разведчики-клеветники, божья воля и наказание, здесь – экспедиция профессионалов, заинтересованность властей и упорные трудящиеся. Две тысячи лет кормили нас мифами о Святой земле, а мы пришли сюда и вопреки всем пророчествам в конце концов овладели этой землей. По-моему, совсем неплохо так нашу история преподать – как прямое противопоставление библейской мифологии. Может, даже стоит добавить немного иронии в библейские параллели.
В комнатке было уже совсем темно и душно. Дов-Бер встал со стула, подошел к окну и распахнул его. В помещение ворвался густой сентябрьский воздух, смесь запахов нагретого за день асфальта и жженных листьев. Вдали, у горизонта еще светилась узкая полоска неба, изломанная снизу резкими очертаниями гор. Четко вырисовывалась сопка, у подножия которой, во тьме, пряталась река. Некоторое время было тихо, а затем заговорил Нохемке:
- Я уже немного высказался, но скажу еще. Я люблю поэтичность и стилизацию. Но этот текст вызывает у меня какое-то неясное беспокойство. Как будто нет никакого выхода. Как будто все так и будет вечно повторяться: Хмельницкий, Петлюра, пришельцы. Постоянные пришельцы! Ведь если всюду были мы пришельцами, и в Бире-Биджане тоже, то где же решение проблемы? Ведь получается, что и это не выход?! А те, кто остались, что ж они? Все также чужие? Такая атмосфера вселенской обреченности… Образ рыб, тысячи лет возвращающихся в родные реки из океана, безусловно красив, но тоже как-то неустойчив. Опять некий круговорот, красивый круговорот, но ведь Бире-Биджан родным для тех, первых, не был! Ведь если так, то наша родина действительно… - Нохемке запнулся. - Неужели рыбы со своими инстинктами умнее нас, людей? Я не знаю, мне надо подумать, может, самому перечитать, понимаете?
- А что же вы скажете, Исроэль? – проговорил Дов-Бер, и голос его в темноте прозвучал как-то напряженно и взволнованно. Исроэль откликнулся не сразу:
- Не знаю, что вам и сказать, Дов-Бер. Я не сторонник многослойных ассоциаций. Нужно отрубать все второстепенное, незначительное, не получающее должного развития. Вот, к примеру, эти семь недель. Напрашивается ассоциация с временной разницей между Песахом и Шавуотом. А зачем она здесь? Ваши разведчики что, Тору с Синая принесли? Или страна Цинь – вы хотите напомнить о пустыне Цинь и таким образом усилить эффект сходства с Землей Израиля? Но ведь, насколько я понимаю, ваша цель в другом: вам ведь, кажется, важно сходство напрашивающееся, как бы натянутое, и вы это своими весами великолепно критикуете. «Благоволение правителей» – вот что подвигло ваших пришельцев, и вот они меняют одно изгнание на другое, убеждая себя в некоем подобии этой земли той земле. И в этом контексте чудесная ваша рыба звучит откровенной насмешкой. По крайней мере, я так это вижу. А разведчики ваши снова совершили грех - не грех клеветничества, как во времена Моисея, а грех самомнения. Они ведь возомнили себя настоящими разведчиками, не так ли? Будто бы само провидение послало их... Мне это вдруг сейчас стало ясно и – страшно. Ведь расплата за подобные ошибки может быть ужасной. Вспомните Кораха, Дотана и Авирама. Они возомнили о себе бог знает что, и их поглотила земля. Знаете что, уважаемый Дов-Бер, что бы вы не имели в виду, я бы вам посоветовал убрать подальше в стол эту «историю», или вообще…
Исроэль стал ходить туда-сюда, шурша разбросанными по полу бумагами, потом остановился. В комнатке снова воцарилась тишина, затем чиркнула спичка, и Бузи закурил наконец-то свою папироску. Пламя спички высветило неверные тени на стенах и потолке. Дов-Бер все еще стоял у раскрытого окна, теребя в руках свои листочки. С наслаждением вдохнув льющийся из-за окна осенний воздух, он проговорил:
- Как там, Бузи, у вас в пьесе - «вы помните еще где-нибудь осенью такие вечера, как в Бире-Биджане?» Иногда я думаю, что все это просто сон. Что ничего не было – ни всех этих без малого семидесяти лет, ни исчезнувших друзей, ни войны, ни эвакуации, ни убитых близких. Вот вы, Исроэль, говорите о грехе разведчиков. А ведь разведчиками-то их сделали мы с вами. Да-да, вы и я, и вот они тоже. Своими статьями, очерками, стихами, вот этим музеем. Боюсь, что за этот грех нам еще предстоит расплачиваться. А те, кто будут тут жить после нас - пускай пишут свою историю, пускай помнят или не помнят. Все равно каждый видит свой собственный сон. Вот и мы… Я вам, кстати, не дочитал один абзац, не хотел навязывать свой пессимизм.
В тусклом свете спички Дов-Бер повертел в руках свои листки и вытащил нужный. Его глуховатый голос еще долго звучал в ушах его гостей - и когда они расходились в тот осенний вечер 46-го по домам, и когда тряслись в набитых битком арестантских вагонах по дороге в Тайшетский лагерь, и много позже, когда узнали о смерти Дов-Бера в тюремном госпитале где-то под Иркутском, и потом, когда одинокими забытыми тенями ходили по родному городу:

«И мечтали, и были как во сне, и строили дома – для себя, для детей своих и для детей детей своих. И было так, пока вновь не ожесточились сердца чужих правителей, и поднялась правая чаша весов, и опустилась левая».

Спичка догорала, и мрак постепенно захватывал все вокруг. Исчезли бледные овалы лиц, а вскоре и силуэты стали неразличимы.

Офарим,
тамуз-ав, 5764